Детство в блокаде

       Когда  началась мне было 8 лет. В семье у родителей было три сына и старшая дочь Рива. Я, ваш дедушка-самый младший сын. Наша семья жила в пригородном рабочем посёлке Бернгардовка Всеволожского района, Ленинградской области. В центре посёлка стояли двухэтажные дома. До революции здесь были дачи питерских буржуев. Мы жили на первом этаже старого дома,  оставшегося от бывших богачей  Воду приносили из колодца. Рядом с домом стояли сараи.   У нас был огород,  на котором родители выращивали овощи и большой сарай, где жили корова, коза и куры. Жили вполне сносно. Папе было 45 лет, он работал в военкомате, и много времени уделял нашему хозяйству.
Старший брат Иосиф с нами не жил-он был студентом и учился в институте. В начале войны его призвали в армию и отправили в артиллерийское училище учиться на офицера.

Второго брата Сёмы, тоже не было дома. Он учился в ремесленном училище в Ленинграде и жил там же. Иногда брат приезжал к нам на поезде, недалеко от дома была железнодорожная станция.

Еще до начала блокады  к нам привезли мамину маму-бабушку Хьену. Бабушка была старенькая, она жила в семье маминого брата Переца Мочкина в Ленинграде. Перец с  семьёй собирался ехать подальше от фронта в Узбекистан, а это дорога дальняя и тяжёлая для старушки.  Сыновья Переца привезли бабушку и оставили её во дворе, так они спешили.

В начале блокады у нас оставалась только корова, кур и козу мы уже недальновидно съели.
Однажды , часов в 11 вечера, Рива пошла в сарай покормить корову. Увидела, что замок сбит. Она не испугалась воров,  зашла в сарай и привела корову домой. Содержать корову не было никакой возможности-голодные соседи неоднократно посягали на её жизнь. Вскоре нашли покупателя, который зарезал корову, а с нами расплатился небольшим количеством мяса и обещаниями заплатить бесполезные деньги.  После чего у нас в квартире появилась бочка с мясом, что дало возможность продержаться какое-то время.
Но нашим мясом попользовались и соседи. Как то раз, когда я был один в доме, пришла соседская девочка. Я открыл ей дверь, она отвела меня в сторону и стала что-то рассказывать. Я не заметил, как  следом  вошла её сестра и «позаимствовала» кусок мяса. В еду пошли припасённые для коровы комбикорма: жмых, дуранда. Не помню про комбикорма, а вкус супа из дуранды  засел в памяти на всю жизнь.

Начинался голод, все запасы быстро иссякли. Я сильно страдал  и постоянно ныл- «хочу кушать». Было не только голодно, но и отчаянно  холодно. Однажды я разбил на дрова тумбочку.  И, в тепле от её огня, размышлял:

-Надо сказать взрослым, чтобы в будущем они делали мебель из хлеба ,-.придумал я и сделал следующее умозаключение:

-Тумбочка должна быть твёрдой, а хлеб мягкий. Следовательно, тумбочку  надо высушить, сделать такой же твёрдой как сухари». Дальше я изобретал, как надо сушить хлебную тумбочку и только после такой непосильной умственной работы  успокоился и заснул. Тогда я не знал ещё, что это было моё первое «изобретение» (из трёх десятков в последующей жизни).

Не смотря на блокаду, к нам ходили поезда и брат Сёма изредка приезжал к нам. Сема был почти взрослый, (ему было 15 лет) и рассказывал мне, как он сбрасывал с крыш фугасные бомбы и осколки снарядов.
Один из его приездов совпал с важным семьи для нашей событием: пришло разрешение на заготовку дров к зиме. Дрова были не менее важны, чем еда. Зима в тот год наступила рано, топить было нечем, а всё равно дрова нельзя было в лесу брать без особого  разрешения.

Сёма взял тележку, позвал с собой меня, и мы отправились в ближайший лес. Я очень сильно устал, хотя чем именно я помогал брату, не помню. Когда c дровами мы были уже в посёлке, Сёма решил облегчить свою ношу. Он с трудом выгрузил  одно бревно и велел мне остаться здесь, пока он не вернётся.  Я ждал какое-то время, а потом решил отойти немного, посмотреть не идёт ли Сёма. В это время к моему бревну подошёл какой-то здоровый мужик, огляделся кругом, меня не признал за человека, а может быть и вообще не заметил, крикнул:

-«Чьи дрова ?»- Мужик легко, очень легко взвалил бревно себе на плечо и спокойно пошёл прочь. Я смотрел, как   наше бревно легло у чужого крыльца.  Когда вернулся брат и не обнаружил оставленного бревна, он спросил у меня, но я ему не ответил, будто ничего не видел. Я представлял этого могучего мужика и моего, невзрачного по сравнению с ним, брата и упорно молчал- боялся за Сёму.
Наступил новый 1942 год. Папа ушёл на фронт.
Он получил назначение в Эвакуационный госпиталь №1117. В январе 1942 года его отправили на курсы санитаров.

       Первой умерла бабушка. Хоронить  её было некому. В посёлок приезжали иногда машины за умершими, но у бабушки не было какого то документа, и её отказывались забирать. Рива еле договорилась, чтобы забрали  бабушкино тело, отдав за такую услугу две пуховые подушки. Больше уже ничего ценного в доме не было. Мама теряла силы, а мне было 8 лет.

Рива два раза ездила в город в воинскую часть навещала папу и отвозила ему гостинцы. Я помню, что у нас был отложен для папы гостинец-кусок хлеба. Но однажды и этот кусок исчез-после прихода соседского мальчика. Это ему не помогло-он вскоре все равно умер.

Несмотря на все трудности почта и телеграф работали. Однажды пришло сообщение, что Сёма сильно болен и  лежит в больнице. Мама с  Ривой срочно поехали. Сёму застали едва живым. Мама покормила его, но брат через несколько часов умер. Даже фотографии не осталось.

В марте пришла телеграмма из госпиталя, где служил папа. Рива поехала проведать его в Ленинград, отвезти папе гостинец и  обещала купить мне в городе книжку. Папы на месте не оказалось-его перевели в другое место. Она хотела вернуться домой, но было уже поздно, и поезда в этот день больше не ходили. Рива решила, переночевать у родственников, которые жили недалеко от Финляндского вокзала. Она долго стучала в дверь, но никто не отозвался Сестра присела на крыльцо, не зная куда деваться.  Стало холодать. Рива вспомнила про портянки, которые она везла папе, и накинула их на голову. В таком виде её застали соседи родственников и обратились к ней с вопросом:

    -Что здесь делете, бабушка?- Бабушке было 18 лет.

Соседи рассказали, что родственники эвакуировались. Добрые люди приютили Риву на ночь. Наутро Рива поехала в госпиталь, куда перевели папу. Оказалось, что папа накануне умер и его уже отвезли на Пискаревское кладбище. Это было 3-го марта 1942 года.  Рива приехала на Финляндский вокзал,  поезда опять не ходили. Ей повезло, что нашлась знакомая женщина, вместе с которой они отправились домой по шпалам. До Бернгарловки было 20 КИЛОМЕТРОВ!

Я помню, как плакали Рива  с мамой. Я понимал отчего они плачут и решил отвлечь их от печали. Я спросил Риву, купила ли она мне обещанную книжку. Моя дипломатия не подействовала, тогда я тоже заплакал. Они  успокоились, отвлеклись от своих переживаний и стали теперь  успокаивать меня, они думали , что я плачу из-за  некупленной книжки и обещали  обязательно купить в другой раз. Вот какой дипломат во  мне погиб!

Смерть бабушки, Сёмы,  папы -сильно подорвали здоровье моей мамы. Она слегла с инфарктом. А на Риву легла забота о нашей семье от которой осталось  два человека: больная мать и восьмилетний брат.  Нам выдавали по карточкам по 125 грамм хлеба в день.
В июле 1942-ого мы втроём эвакуировались из Ленинграда через Ладожское озеро. Дорога была долгая и тяжелая.  Нас привезли в какой то чужой город на Урале.

Почта во время войны работала хорошо.    В августе 1942года мы получили извещение о гибели моего старшего брата Иосифа. После окончания артиллерийского  училища ему присвоили звание лейтенанта и отправили  на фронт в район города Курска, там формировался выступ «Курская дуга»., где он и погиб 3 августа 1942 года. Это извещение просто добило мою маму. Она ослепла. 

   Рива выбивалась из сил: она работала, ухаживала за мамой, следила за моей учёбой. искала маминого брата Переца, уехавшего в Ташкент перед блокадой.