Моя первая работа

В 1970 году я закончила МИЭМ (Московский Институт Электроники и Математики) и меня направили на работу в НИИЭС (Научно Исследовательский Институт Электровакуумного стекла).

Абсолютно все выпускники моего института были распределены на разные  «почтовые ящики»  с разной мерой секретности.  Секретность НИИЭС заключалась заключалась в том, что из нашего  стекла делали баллоны для электронных ламп, которыми тогда были оснащены все электронные приборы, а электронные лампы уже могли  применяться не только в мирных целях.  При институте был опытный завод , который выпускал очень прочное стекло. Внутри телевизоров того времени изображение передавалось на «электронную трубку», похожую на огромную электронную лампу. Корпус телевизора представлял из себя полированный деревянный, ящик,  на передней панели которого крепился заградительный экран.  Телезрители даже не представляли какую опасность нёс телевизор в их дома. При просмотре, а чаще при включении раздавался довольно громкий  хлопок и пропадало изображение. На самом деле внутри телевизора происходил вполне приличный взрыв. Взрывалась электронная трубка, разнося вдребезги электронные лампы. Наши экраны надёжно защищали телезрителей от такой напасти. Обычно, никто не страдал, но ремонт стоил дорого .

Окончив институт, я была специалистом «высокого» класса и могла работать в любом направлении, вот только направлений этих я совершенно не знала. Начальник отдела кадров, к которому я заявилась во своим свеженьким дипломом, представления не имел чему и для каких целей меня учили 5лет.

Никакой электроники в НИИЭС-е не было кроме электронной машины марки «Искра», на которой уже работала выпускница мехмата МГУ Павлина Грязнова, а больше на эту ответственную работу никто и не требовался. Павлина  учила вычислительную машину  сочинять стихи.

-Конструктором быть хочешь? — спросил меня начальник отдела кадров НИИЭС.

-Конечно, хочу, — ответила я, представляя себя,  стоящей у кульмана с задумчивым видом и карандашом в руке, как показывали в кино изобретателей.

Все оказалось значительно проще.

Я пошла  в конструкторский отдел на свое будущее рабочее место. Начальник сектора радостно встретил меня, любезно поговорил, представил сотрудникам, и в заключении сказал, что теперь мне надо познакомиться и с другими сотрудниками института, которые через несколько дней едут в колхоз на две недели, а пока я могу идти домой и собираться. На работу можно пока не ходить, и моя трудовая деятельность началась с оплачиваемого отпуска. Во время учебы в институте мы тоже ездили в колхоз, что было весело и не обременительно.  Вечерами мы разводили костры, пели под гитару, пекли картошку и радовались, что учиться не надо.

    Москвичей постоянно отправляли в Подмосковье помогать колхозникам убирать урожай. На основном месте работы продолжала начисляться зарплата, а в колхозах разрешалось заработать  сколько сможешь. Кроме того, колхозы обеспечивали временных работников жильём и  бесплатным трехразовым питанием. 

    В актовом зале дома культуры колхоза «Заветы Ильича», разгороженном на две половины, вдоль стены были прибиты деревянные нары, на которых лежали набитые сеном большие мешки, и подушки из того же материала. Это было нашим бесплатным жильём на ближайшие две недели.

    Утром, за длинным столом, сбитым из тех же досок, что и нары, с одной стороны завтракали женщины, а на противоположной сидели мужчины. Наш заезд был, в основном, «женским». Дело в том, что женщин больше, чем на две недели, в колхоз не отправляли (с маленькими детьми не отправляли вообще их ждали городские овощные базы), а мужчины проводили здесь месяц.  В столовой пахло не едой, а стоял тяжелый запах дешевого мужского одеколона. Мужчины, сидевшие напротив, были  не бриты, а следовательно, парфюмерией после бритья не пользовались.  Здесь я впервые столкнулась с людьми, употребляющими одеколон не по назначению.

Колхозные бригадиры устанавливали минимальные нормы выработки на каждый день, но горожане, не привыкшие к физическому труду выполнить их не могли и соответственно, ничего не зарабатывали. Мужчины, трудившиеся вдали от своих семей,  пропившие семейные сбережения искали источник дохода.  мои новые сотрудники находили побочные заработки, работая на участках колхозников, у которых тоже с деньгами были проблемы, и они расплачивались самогоном. В колхозе пили все кроме грудных младенцев.

На моё счастье в «Заветы Ильича» были отправлены несколько таких же молодых специалистов, и мы держались вдали от трудового коллектива НИИЭС. Мы сдружились, а по возвращении составили костяк команды Института на модных тогда играх КВН.

После колхоза я с нетерпением хотела приступить к работе, но  на мой стол положили какие-то справочники и забыли о моем существовании. Я приглядывалась к новому коллективу и заметила, что в конструкторском бюро изобретателей  не  наблюдается. Конструктора ходили по лаборатории, подолгу пили чай, а на кульманах по несколько дней висели старые чертежи, к которым они иногда приближались, что-то рисовали и опять уходили  подумать, покурить, обсудить  разные житейские проблемы. Начальник лаборатории тоже на месте не сидел, а подолгу заседал на каких-то неведомых  собраниях- совещаниях. Однако, когда он приходил, все расходились по рабочим местам.

Через какое-то время мне стали доверять чертить шайбы, гайки, а потом даже болты. Я не могла понять смысла работы то ли готовых гаек не было, то ли главный конструктор изобрёл такие болты, что никакие стандартные гайки них никак не лезли.  Через год моей тупой работы по черчению гаек, к празднику Великой Октябрьской Социалистической Революции, я получила серьёзное  самостоятельное задание. Мне доверили спроектировать трёхколёсную тележку, которую два человека через всю Москву покатят на Красную площадь с огромным портретом Брежнева.

С этой уникальной конструкцией я кое как справилась и даже проявила инициативу, потому что колеса моей телеги не только вперед крутились, как у простой телеги, а могли поворачиваться, что, с моей точки зрения, должно было облегчить работу по её передвижению. Сколько весило моё изобретение никто не знает, но изготовлено оно было из металлических уголков, труб, а на дне был приварен толстый стальной лист. За ударную работу мне увеличили размер премии и дали в самом деле интересное задание.

Какими-то неведомыми путями из министерства к нам в лабораторию спустили копии японских чертежей. Что украли наши доблестные разведчики никто не знал, но все понимали, что раз из Японии, значит добыча ценная. Описание, естественно, выполнено было на японском, но комментарии к чертежам, к счастью, были на английском языке. Высокое начальство решило, что новое приобретение явно для электроники, а куда приспособить наши умельцы разберутся сами. Опытные конструкторы за такую работу не брались: начерчено не по нашим стандартам, все вверх ногами, да к тому же размеры были в неведомых единицах.

Наверное, хороший конструктор и сам смог бы сделать такой станочек, но ему надо объяснить, что этот станок делать должен, вот этого, к сожалению, никто не знал. Поскольку я не была обременена лишними знаниями, начальство решило, что только мои незамутнённые мозги справятся с этим проектом века. Через Первый (секретный) отдел мне выдали  копии с копий секретных чертежей, на которых смутно просматривались контуры неведомого творения страны Восходящего Солнца, а в углу стоял год выпуска-1962 (Станочку уже 10 лет стукнуло!).

Всеми уважаемый мастер на все руки, кадровый рабочий слесарь Первого разряда, Василий Степанович должен был собрать из деталей, выполненных по моим чертежам в механическом цехе, готовое изделие. В электричестве Василий Степанович не разбирался, о чем он предупредил с самого начала нашей совместной работы, и мы с ним решили, что будем делать без электрических «штучек», а кому надо «опосля» приделают.

С Василием Степановичем мы работали душа в душу. Он меня звал «дочк», а себя велел звать «дядя Вася». Дядя Вася подгонял размеры деталей, когда они не подходили друг другу, без жалоб исправлял мои ошибки. Иногда он, выпив лишнего во время обеденного перерыва, нарушал трудовую дисциплину, и пропадал с рабочего места. Незаменимого специалиста искал его мастер или даже начальник цеха, тогда я говорила, что Василий Степанович у меня в лаборатории, мы решаем производственные проблемы срочного министерского заказа.

Однажды звонит мне по телефону дядя Вася и говорит:

-Дочк, спустись в цех, тут пружину к станку принесли, а она, говорят, в печь для обжига не лезет. Может оформим закалку в другой цех, у них печи побольшее?

Я иду в цех, и с ужасом вижу, что на столике для сборки, возле моего станочка лежит огромная блестящая пружина, какие на ворота вешают, а рядом с дядей Васей сидит на ящике для инструмента какой-то хмурый дядька и держит в руках мой чертеж. Оказалось, что я дюймы в миллиметры не пересчитала, а отправила, на изготовление копию японского чертежа  для изготовления уникальной пружины из какого-то редкого сорт а стали. Я предложила внести изменения в чертеж и сделать новую пружинку, но мудрый дядя Вася предложил другое, более радикальное решение:

— Ты, дочк, иди к себе и скажи своему мастеру, что пружину Василий Степанович сам закалять будет. И он многозначительно подмигнул изготовителю пружины.

-А мы , дочк, вообще обойдемся без этой (……) пружины и выбросим её (.. …).

Полагаясь на опытного слесаря какого-то разряда, я с радостью приняла его предложение и вернулась на своё рабочее место, довольная, что так мирно урегулировала производственный конфликт. Не успела я присесть на стул, как дверь в лабораторию распахнулась и вошел хмурый изготовитель пружины. Он посмотрел по сторонам и, не обращаясь ни к кому, громко спросил:

-Где тут у вас девушка? Она тут в цеху забыла. Василий Степанович занят. Сам не может. Передайте! -и положил на стол начальника огромный сверток, из которого высовывалась, завернутая в газету, злосчастная пружина.

Конструкторы народ с юмором, они сразу все поняли и стали наперебой предлагать, как можно использовать такую замечательную вещь.

В конце концов, станочек все-таки собрали, красиво покрасили и вышла такая забавная игрушка, которая была с успехом показана высокому начальству, а потом украсила шкаф начальника нашего  сектора. Работать станочек, конечно, без электричества не мог, а этого, как оказалось, никто и не ждал. За проделанную работу начальство отчиталось, и японскую тему потихоньку прикрыли. Про пружину, которая лежала в нижнем ящике моего стола, никто не вспомнил.

Так бесславно закончилась моя карьера конструктора, хотя я еще полгода продолжала чертить шайбы и гайки, а потом меня перевели ближе по профилю, полученного  мной образования, в лабораторию автоматизации.

В этой лаборатории были сосредоточены все чудеса электроники. Во-первых, стояла электронная вычислительная машина «Искра», облегчающая тяжелый труд выпускницы  Московского Государственного университета  с удивительным именем Павлина, по фамилии Грязнова. Павлина сама писала нескладные стихи и учила этому вычислительную машину. Павлина  делилась со мной душевными переживаниями , и с вдохновением читала  свои стихи, потому что другим сотрудникам, выпускница Мехмата выдавала свой бред за  творчество электронной машины. Другого применения несчастной «Искре»  на нашем предприятии не нашлось.

    А ещё в лаборатории автоматизации стоял уникальный  прибор, секретно добытый нашими доблестными разведчиками в Америке. Слух об этом приборе ходил по всему институту, но начальство строго запрещало посторонним заходить к нам в лабораторию, закрытую шифрованным замком, полюбоваться заморским чудом.         Толстая стеклянная плита, на которой были нарисованы четыре конфорки, в сейф не помещалась и сиротливо стояла в дальнем углу, отгороженная шкафами и накрытая специальным чехлом из рогожи. Местные специалисты из химической лаборатории по варке стёкол отрезали маленькие кусочки от этой плиты и долго бились над секретным прибором, но получить стекло с такими же свойствами никак не могли. Самое удивительное, что при включении в сеть нагревались только нарисованные кружки, а вокруг кружков стекло оставалось холодным.

В нижней части плиты была какая-то коробочка и провод с вилкой для включения в электросеть. Для наших электронщиков такая конструкция  никакой сложности не представляла, и они быстро выполнили свою часть работы. Никому не нужное вражеское изобретение, установили на четыре огнеупорных кирпича и стали кипятить на нем чай. Электронагревательные приборы в помещениях НИИЭС включать не разрешалось, но заморский прибор к этому классу не относился, а поэтому стало возможно  кипятить воду не в электрическом, а в обычном чайнике. С электрическими чайниками и кипятильниками, как с причиной пожаров, повсеместно велась борьба.  У нас боролся  с пожарами свирепый полковник в отставке, который  ходил по всей территории предприятия и отрезал вилки у пожароопасных кипятильников и электрочайников, а у злостных нарушителей вообще конфисковывал сами чайники.

Поскольку многолетние эксперименты наших химиков по изготовлению стеклянной плиты зашли в тупик, то на самом верху, в министерстве, начальство решило усилить научный коллектив исследователей кухонной плиты. В Москве кроме нашего института был совсем научный институт, ГИС (Государственный Институт Стекла), где работали доктора и академики стекольных наук. Ученые потребовали, чтобы половину диковинного изделия отдали им для опытов. В министерстве для ученых открыли новую тему, включили туда расходы на новое исследование стекла, механики по отпиливанию кусков трофейной плиты, её охрану и транспортировку к новому месту исследования. Когда экономисты всё посчитали, плановики всё спланировали отнесли нашу плиту в цех. Из цеха к нам вернулся растрескавшийся кусок толстого стекла с острыми, как у акулы зубами. Наши электронщики  долго возились с калекой, но восстановили только одну конфорку, которая при выключении выстреливала струёй голубых искр. Пришлось опять вернуться к электрическому чайнику.

В лаборатории автоматизации, как и у конструкторов, чай пили часто и помногу. Такие ценные работники, как я больше слонялись без дела. Мужчины целыми днями прокуривали свои легкие на лестнице, а женщины просто болтали с утра до вечера.

Тут по решению партии и правительства началась очередная политическая компания с красивым названием «Конверсия». Это означало, что каждое предприятие, работающее на оборону, должно выпускать продукцию не только военного, но и для гражданского употребления.

В НИИЭС быстро откликнулись на призыв  коммунистической партии.  Поставили возле стекловаренной печи пресс, потом длинный транспортёр, потом печь для обжига, потом опять транспортёр и стали штамповать небьющиеся стаканы из электровакуумного стекла. В торговле наша продукция появилась сразу и пользовалась успехом у народа. Предприятие получило премию, но наша лаборатория автоматизации, как не принимавшая участие в ударном труде, по справедливости, не получила ничего. Все работы по изготовлению стаканов производились вручную. Прессовщик наливал жидкое стекло из печи в  пресс-форму, помощницы прессовщика вытаскивали стаканы из пресса и ставили их на длинный транспортёр, который ехал к печи для отжига, где следующая бригада с одной стороны загружала, а с другой доставала стаканы и ставила их на следующий транспортёр, а на выходе  стояла бригада упаковщиц.  Прибыли от такого технологического процесса не было-один убыток, хотя стаканы были с рисунком, и не бились, даже упав на пол.

   Очередной призыв партии  звучал как: «Догнать и перегнать Америку!», Руководство НИИЭС тоже  откликнулось и решило автоматизировать стекловаренный цех  с помощью ЭВМ (Электронной Вычислительной Машины). В  цеху, где с царских времен стояла круглосуточно работающая трехэтажная стекловаренная печь, строители начали возводить антресоль   под потолком, на уровне третьего этажа. Довольно быстро из дружественной нам Германской Демократической республики привезли мощную вычислительную машину ЕС1022. У ЭВМ,  был небольшой пульт управления, за которым должен был сидеть всего один оператор и управлять целым цехом-автоматом. (Мечта Емели на печи! ). К сожалению, проектировщики не знали, что пульту управления щедрые немецкие друзья пришлют ещё кучу шкафов, в которых размешались разные приборы (электронные лампы, резисторы, транзисторы и пр.).  Оказалось, что не все шкафы влезают на антресоль. Тогда часть шкафов отнесли вниз, прямо в помещение горячего стекловаренного цеха, и отгородили их фанерными щитами.

Строители рапортовали об ударном завершении   своей части работ, после чего по плану наша лаборатория должна была приступить к автоматизации цеха , в которую даже оптимисты не верили. . 

      По прежнему, сотрудники нашей лаборатории автоматизации продолжали  быть в первых рядах посланных в  подшефный колхоз полоть заросшее сорняками поле или   собирать занесённую снегом картошку. Мы помогали овощным базам  перебирать плесневелый лук, чистить гнилую капусту. Мы в полном составе первыми отправлялись   к 116 столбу на Ленинском проспекте , где радостно, с флажками, встречали руководителей  дружественных стран. Нас на автобусах везли к Дому Союзов увеличить нескончаемый поток  скорбящих москвичей, провожающих в последний путь руководителей государства.  В лучшем случае специалистов  по автоматизации отправляли на уборку строительного мусора в машинный зал или передвигать шкафы от ЭВМ.   Всё это было, конечно, в рабочее время. 

      В 1973 году я ушла в декретный отпуск, даже в два отпуска.

     Когда я через три года вернулась на работу, то:

        —  Старую антресоль сломали, а под ней возводили новую, на уровне второго этажа.

        — Шкафы всё так же не лезли в машинный зал, но их вынесли из горячего цеха и перенесли в коридор второго этажа.

        — Помещение для управления цехом перестраивали и расширяли, прокладывали короба для подводки к шкафам кабелей и проводов, которые раньше  в расчет не брали.         

          —  Электроника в шкафах частично пришла в негодность, а начальник успел съездить в Германию за новыми приборами и, заодно, защитить кандидатскую диссертацию.

Лаборатория автоматизации, по-прежнему, продолжала энергично работать над подключением ЭВМ к несуществующей сети стекловаренного цеха-автомата.

Бабушка Ася